А потом был февраль две тысячи пятого года. И он сорвался в Мексику. И погиб там. Даже не помнил как. Каждый раз память подсовывала что-нибудь другое.
Он сгорел на солнце, не успев закопаться в темную нору — сумев не закопаться, так правильнее. А может, его разорвала на куски стая бродячих упырей. Зашибись у них получился ужин — такие мертвяки как он нечасто становятся закуской оборзевшего молодняка, скорее уж, такие мертвяки как он сами любят иногда закусить молодым вампиром. А то и двумя, это как пойдет. Или, может быть, его нашли венаторы. Такое случалось время от времени: они искали-искали-искали, и иногда находили. И в этот раз он не вышел из боя победителем.
Но что бы Заноза ни помнил, он знал, что ничего этого не было. Он не смог дождаться рассвета — он испугался, и дальше действовал инстинктивно, а когда мозги отключаются, он способен спрятаться от солнца даже там, где спрятаться, вроде бы, негде. И бродячая стая прокляла тот день, когда решила поохотиться на упыря-одиночку — те из них, кто не превратился в пыль, стали его ужином. И от них, в конце концов, тоже не осталось ничего кроме праха. И он не попался венаторам — это они попались ему. Он выстелил охотниками улочку в каком-то несчастном городишке, и обезглавил каждое тело. Чтобы наверняка.
Ничего он не может нормально сделать. Даже когда решил, что пора завязывать с вечностью, это все равно закончилось тем, что с вечностью завязали другие. То ли это невезение, то ли раздолбайство.
Он вернулся домой, и Турок отфигачил его, как… да как неизвестно кого. Наверное, никого так никогда не били. Из живых уж точно. Живым таких люлей в десять раз меньше надо, чтоб помереть. Но, честное слово, стоило получить в десять раз больше, чем он получил, потому что Хасан сказал:
— У меня есть для тебя работа в «Крепости». Хоть под присмотром будешь. Придурок несчастный.
Он, правда, добавил еще: «и чтобы больше никаких твоих баб в этом городе». И так оно и вышло — Мисато Заноза услал в Юнгбладтир, а Эшива предпочла сама перебраться в пригороды. Но пригороды, это все равно, что город. А Мисато… ну, что Мисато? Оставалось надеяться, что Рональду нравятся разговаривающие матом японские тинейджеры. За три года он еще ни разу не пожаловался. Правда, Заноза все равно считал, что в долгу перед ним. И, скорее всего, Рональд об этом прекрасно знал.
— …как демону и положено, — голос Зуэля выдернул из раздумий. Не голос — воронье карканье. В самый раз к жуткой, черной роже. — Это же демоны изобрели танцы. Ангелы придумали музыку, а демоны придумали танцевать под нее. Вот Мартин и танцует так, будто он и есть и музыка, и танец. Я сто раз ему говорил, чтоб он бросал свою глупую работу и приходил в «Нандо» учить детей.
— А ничего, что эти твои «дети» не только танцуют, а еще и в борделе работают? — Мартин фыркнул.
— Учеба у демона пошла бы им на пользу во всех смыслах, — невозмутимо ответствовал Зуэль, — секс тоже вы придумали. Не ангелы же.
— Ты что христианин? — спросил Заноза, который за четырнадцать лет так привык к Блэкингу, что теперь всех чернокожих априори считал язычниками. Тем более что Зуэль, как и Блэкинг, отлично говорил по-французски.
— Был бы православным, если бы был верующим. Я же коренной москвич. В отличие от некоторых, — Зуэль нарочито-высокомерно взглянул на Мартина. — У кого-то в Москву приехали родители, а наш род поселился здесь еще в двадцатом веке.
— А сейчас... какой?
Ну, трындец вопросик. Лучше и не придумать в начале-то знакомства. Хотя, может, негр-танцор-коренной-москвич, знающий о демонах, уже ко всему привык и не обращает внимания на такую фигню? Мартин, вон, туда-сюда по времени ходит. Наверное, тоже запутывается иногда. И тоже спрашивает что-нибудь…
Угу. Что-нибудь, это какой нынче год, а не какой нынче век. Дома двадцать первый только начался, а тут? Зуэль сказал про двадцатый так, как говорят про незапамятные времена.
— Двадцать второй, — сказал Мартин. — Я все еще не просек эту фишку, насчет того, когда нужно приехать в Москву, чтобы быть москвичом. Первое поколение, ничего не поделаешь. Может правнуки поймут.
— Пошел бы ко мне работать, я бы тебе быстро все объяснил, — Зуэль умудрился сделать голос не таким резким, — ты перестал бы быть Фальконе и стал настоящим Соколовым, не дожидаясь правнуков.
— Фальконе? — Заноза вспомнил, как Мигель обращался к Мартину «сеньор Халькон». То был испанский, а тут итальянский, — так ты Фальконе?
— Соколов. Родители сменили фамилию. А были Фальконе. Зуэль, — Мартин рассмеялся, — ну, Занозе-то ладно, ему итальянскую фамилию выговорить проще, а ты-то чего все время цепляешься?
— Заманиваю. Обещаю перспективы. Под моим надзором и руководством ты перестанешь чувствовать себя в России чужим, освоишься, приживешься, найдешь нормальных друзей.
— Здесь, что ли?
— Плохая репутация «Нандо» сильно преувеличена. А хорошую сильно преуменьшают. Ничего личного, — Зуэль отвесил Занозе намек на поклон, — я не против демонов, я даже за, но хотелось бы, чтоб у Мартина были друзья, которые знают, в каком они веке. И которым не нужно разом двадцать девушек для… я даже не знаю, для чего. Танцевать они сегодня будут так, что сделают мне состояние, но деньги ведь не главное. Не тогда, когда они уже есть.
— Теперь для тебя главное мое благополучие и ассимиляция в Москве, — Мартин кивнул. — Не тронь Занозу, он не демон. Лучше угости меня еще одной бутылкой вот этого, и дай нам поговорить с глазу на глаз.
— Оставайтесь до вечера, — Зуэль встал из-за стола, — я могу сегодня сделать день по приглашениям. Буду танцевать для вас.